Неточные совпадения
Раскольников, как только вышел Разумихин, встал,
повернулся к окну, толкнулся в угол, в
другой, как бы забыв о тесноте своей конуры, и… сел опять на диван. Он весь как бы обновился; опять борьба — значит, нашелся исход!
Клим
повернулся к нему спиною, а Дронов, вдруг, нахмурясь, перескочил на
другую тему...
Немедленно хор повторил эти две строчки, но так, что получился карикатурный рисунок словесной и звуковой путаницы. Все певцы пели нарочито фальшиво и все гримасничали, боязливо оглядывая
друг друга, изображая испуг, недоверие, нерешительность; один даже
повернулся спиною
к публике и вопросительно повторял в угол...
Он ждал каких-то
других слов. Эти были слишком глупы, чтобы отвечать на них, и, закутав голову одеялом, он тоже
повернулся спиною
к жене.
Женщина стояла, опираясь одной рукой о стол, поглаживая
другой подбородок, горло, дергая коротенькую, толстую косу; лицо у нее — смуглое, пухленькое, девичье, глаза круглые, кошачьи; резко очерченные губы. Она
повернулась спиною
к Лидии и, закинув руки за спину, оперлась ими о край стола, — казалось, что она падает; груди и живот ее торчали выпукло, вызывающе, и Самгин отметил, что в этой позе есть что-то неестественное, неудобное и нарочное.
Дмитрий Федорович встал, в волнении шагнул шаг и
другой, вынул платок, обтер со лба пот, затем сел опять, но не на то место, где прежде сидел, а на
другое, на скамью напротив, у
другой стены, так что Алеша должен был совсем
к нему
повернуться.
— Здесь все
друзья мои, все, кого я имею в мире, милые
друзья мои, — горячо начала она голосом, в котором дрожали искренние страдальческие слезы, и сердце Алеши опять разом
повернулось к ней.
— Вот там; да ее не заводим: многие гости обижаются на машину — старье, говорят! У нас теперь румынский оркестр… — И, сказав это, метрдотель
повернулся, заторопился
к другому столу.
Заслышав по зале легкий шорох женского платья, Бахарев быстро
повернулся на стуле и, не выпуская из руки стакана,
другою рукою погрозил подходившей
к нему Лизе.
Так и теперь, после скоропостижной смерти Ваньки-Встаньки и последовавшего на
Другой день самоубийства Женьки, она своей бессознательно-проницательной душой предугадала, что судьба, до сих пор благоволившая
к ее публичному дому, посылавшая удачи, отводившая всякие подводные мели, теперь собирается
повернуться спиною.
Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни, вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг
повернулись к вам
другой, неизвестной еще стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.
Молодой человек вскочил на ноги, но
другой офицер, постарше, остановил его движением руки, заставил сесть и,
повернувшись к Санину, спросил его, тоже по-французски...
Медленно и осторожно
повернувшись на одном месте, пароход боком причалил
к пристани. Тотчас же масса людей, в грубой овечьей подражательности, ринулась с парохода по сходне на берег, давя, толкая и тиская
друг друга. Глубокое отвращение почувствовала Елена, ко всем этим красным мужским затылкам,
к растерянным, злым, пудренным впопыхах женским лицам, потным рукам, изогнутым угрожающе локтям. Казалось ей, что в каждом из этих озверевших без нужды людях сидело то же самое животное, которое вчера раздавило ее.
Митька взял медленно в руки одну за
другой, осмотрел каждую и, перебрав все дубины,
повернулся прямо
к царю.
Другим обстоятельством, сильно смутившим Татьяну Власьевну, было то, что Владимир Петрович был у них в доме всего один раз —
повернулся с полчасика, поговорил, поблагодарил за все и ушел
к себе.
— То вас неприятно поразил разговор о доходах Квашнина? — догадалась Нина с той внезапной, инстинктивной проницательностью, которая иногда осеняет даже самых недалеких женщин. — Да? Я угадала? — Она
повернулась к нему и опять обдала его глубоким, ласкающим взором. — Ну, говорите откровенно. Вы ничего не должны скрывать от своего
друга.
Петр и жена его,
повернувшись спиной
к окнам, пропускавшим лучи солнца, сидели на полу; на коленях того и
другого лежал бредень, который, обогнув несколько раз избу, поднимался вдруг горою в заднем углу и чуть не доставал в этом месте до люльки, привешенной
к гибкому шесту, воткнутому в перекладину потолка.
Они смотрели
друг на
друга в упор, и Лунёв почувствовал, что в груди у него что-то растёт — тяжёлое, страшное. Быстро
повернувшись к двери, он вышел вон и на улице, охваченный холодным ветром, почувствовал, что тело его всё в поту. Через полчаса он был у Олимпиады. Она сама отперла ему дверь, увидав из окна, что он подъехал
к дому, и встретила его с радостью матери. Лицо у неё было бледное, а глаза увеличились и смотрели беспокойно.
Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул
к мёртвой жене, но круто
повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал ходить по двору от одной кучки людей
к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Человек круто
повернулся и пошёл
к другому выходу, а там стоял Зарубин и высоким голосом кричал...
— Да вы не отказались от наследства, а приняли его, — возразил Грохов. «Конечно… — вертелось было у него на языке, — существуют и
другие статьи закона по этому предмету…» Но он не высказал этого из боязни Янсутского, зная, какой тот пройдоха, и очень возможно, что, проведав о советах, которые бы Грохов дал противной стороне, он и его, пожалуй, притянет
к суду. — Обратитесь
к какому-нибудь
другому адвокату, а я умираю, — мне не до дел! — заключил он и
повернулся к стене.
— О! ну, нет, конечно, — ответил тот, и я был оставлен, — при триумфе и сердечном веселье. Группа перешла
к другому концу зала. Я
повернулся, еще, первый раз свободно вздохнув, прошел между всем обществом, как дикий мустанг среди нервных павлинов, и уселся в углу, откуда был виден весь зал, но где никто не мешал думать.
Я полетел вниз с холма, ничего не слыша, что сзади, но, когда спустился
к новому подъему, раздались крики: «Молли! Стой, или будет худо!» — это кричал Варрен.
Другой крик, Эстампа, тоже приказывал стоять, хотя я и не был назван по имени. Решив, что дело сделано, я остановился,
повернувшись лицом
к действию.
— Нет, послушай, Настя! — продолжало дитя,
повернувшись на своей постельке лицом
к Насте. — Мне снилось, будто на этом лугу много-много золотых жучков — хорошенькие такие, с усиками и с глазками. И будто мы с тобой стали этих жучков ловить, а они всё прыгают. Знаешь, как кузнечики прыгают. Всё мы бегали с тобой и разбежались. Далеко
друг от
друга разбежались. Стала я тебя звать, а ты не слышишь: я испугалась и заплакала.
«Да что же я смотрю, — сказал он себе, опуская глаза, чтоб не видать ее. — Да, надо взойти всё-таки, взять сапоги
другие». И он
повернулся назад
к себе в комнату; но не успел пройти 5 шагов, как, сам не зная как и по чьему приказу, опять оглянулся, чтобы еще раз увидать ее. Она заходила за угол и в то же мгновение тоже оглянулась на него.
Поодаль от этой группы находился служивый этапной команды; опершись на ружье и
повернувшись спиною
к хозяину
другой телеги, малому лет шестнадцати, он то и дело поглаживал щетинистый ус свой и вслед за тем лукаво подмигивал близстоявшим бабам.
Атлеты пошли
друг другу навстречу. Ребер приближался быстрыми, мягкими и упругими шагами, наклонив вперед свой страшный затылок и слегка сгибая ноги, похожий на хищное животное, собирающееся сделать скачок. Сойдясь на середине арены, они обменялись быстрым, сильным рукопожатием, разошлись и тотчас же одновременным прыжком
повернулись друг к другу лицами. И в отрывистом прикосновении горячей, сильной, мозолистой руки Ребера Арбузов почувствовал такую же уверенность в победе, как и в его колючих глазах.
До сих пор, однако, Арбузов надеялся на то, что в самый последний момент перед борьбой в нем, как это всегда бывало раньше, вдруг вспыхнет злоба, а вместе с нею уверенность в победе и быстрый прилив физической силы. Но теперь, когда борцы
повернулись друг к другу и Арбузов в первый раз встретил острый и холодный взгляд маленьких голубых глаз американца, он понял, что исход сегодняшней борьбы уже решен.
— Да сейчас после вас же, я ведь тоже оттуда. Вот что, господин Трусоцкий, —
повернулся он
к стоявшему Павлу Павловичу, — мы, то есть я и Надежда Федосеевна, — цедил он сквозь зубы, небрежно разваливаясь в креслах, — давно уже любим
друг друга и дали
друг другу слово. Вы теперь между нами помеха; я пришел вам предложить, чтобы вы очистили место. Угодно вам будет согласиться на мое предложение?
— Аян, — мягко сказала девушка, остановилась, придумывая, что продолжать, и вдруг простая, доверчивая, сильная душа юноши бессознательно пустила ее на верный путь. — Аян, вы смешны.
Другая повернулась бы
к вам спиной, я — нет. Идите, глупый разбойник, учитесь, сделайтесь образованным, крупным хищником, капитаном. И когда сотни людей будут трепетать от одного вашего слова — вы придите. Больше я ничего не скажу вам.
И когда тот
повернулся к нему лицом, он чуть не отшатнулся в испуге: столько дикой злобы и ненависти горело в безумных глазах. Но увидав фельдшера, он тотчас же переменил выражение лица и послушно пошел за ним, не сказав ни одного слова, как будто погруженный в глубокую думу. Они прошли в докторский кабинет; больной сам встал на платформу небольших десятичных весов: фельдшер, свесив его, отметил в книге против его имени 109 фунтов. На
другой день было 107, на третий 106.
Мне было очень тяжело, так тяжело и горько, что и описать невозможно. В одни сутки два такие жестокие удара! Я узнал, что Софья любит
другого, и навсегда лишился ее уважения. Я чувствовал себя до того уничтоженным и пристыженным, что даже негодовать на себя не мог. Лежа на диване и
повернувшись лицом
к стене, я с каким-то жгучим наслаждением предавался первым порывам отчаянной тоски, как вдруг услыхал шаги в комнате. Я поднял голову и увидел одного из самых коротких моих
друзей — Якова Пасынкова.
Сгоношили мы немаленький плот, — рассказчик опять
повернулся ко мне, — поплыли вниз по реке. А река дикая, быстрая. Берега — камень, да лес, да пороги. Плывем на волю божию день, и
другой, и третий. Вот на третий день
к вечеру причалили
к берегу, сами в лощине огонь развели, бабы наши по ягоды пошли. Глядь, сверху плывет что-то. Сначала будто бревнушко оказывает, потом ближе да ближе — плотишко. На плоту двое, веслами машут, летит плотик, как птица, и прямо
к нам.
Первым вышел пожилой брюнет, одетый по-старинному, но очень опрятно.
Другой был похож на первого, только помоложе. Движения их были медлительны и важны. Выйдя из коляски, оба
повернулись к третьему, остававшемуся пока в сидении.
Опять он
повернулся и молча заходил
к окну и обратно, каждый раз сворачивая
к простенку и вглядываясь в группу. Так прошло с четверть часа. Тугай вдруг остановился, провел по волосам, взялся за карман и нажал репетир. В кармане нежно и таинственно пробило двенадцать раз, после паузы на
другой тон один раз четверть и после паузы три минуты.
Заметка приведена мною совершенно точно; в ней так-таки и напечатано: «какая-то особенная привилегия» и «непонятный обычай». По отношению
к какому
другому работнику
повернется язык даже у того же г-на А. П-ва сказать, что отдыхать в праздники есть особенная привилегия, и не тревожить себя по ночам — непонятный обычай? По отношению
к самому себе г. А. П-в навряд ли нашел бы такой обычай особенно непонятным.
— Ладно, подумаем, — отрывисто ответил он и круто
повернулся к окну. Помолчала немножко Дарья Сергевна,
другой разговор повела...
И с этим словом
повернулся на
другой бок и лег лицом
к стене.
За ними следят, не мигая, две пары молодых глазок. На окне, открытом настежь,
повернувшись лицом
к голубому небу, с мочалкой в одной руке и тряпкой в
другой стоит Наташа…
Дьячок подпрыгнул два раза перед постелью, повалился на перину и, сердито сопя,
повернулся лицом
к стене. Скоро в его спину пахнуло холодом. Дверь скрипнула, и на пороге показалась высокая человеческая фигура, с головы до ног облепленная снегом. За нею мелькнула
другая, такая же белая…
Висленев во сне
повернулся на
другую сторону, лицом
к окну: здесь было более воздуха и стало дышаться легче.
Наступает тишина, изредка только прерываемая звяканьем рюмок да пьяным покрякиваньем… Солнце начинает уже клониться
к западу, и тень липы всё растет и растет. Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик. Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре и,
повернувшись друг к другу спинами, начинают засыпать…
Еще раз прошелся он по ней из одного угла до
другого.
К нему наискось от амвона медленно двигалась старушка, скорее барыня, чем простого звания, в шляпе и мантилье, с желтым лицом, собранным в комочек. Шла она, — точно впала в благочестивую думу или собиралась класть земные поклоны, —
к нему боком, и как только поравнялась — беззвучно и ловко
повернулась всем лицом и, не меняя ущемленной дворянской мины, проговорила сдержанно и вполголоса...
Добравшись до Женевы, очень утомленный и больной ревматизмом ног, схваченным под Мецом, а главное видя, что я нахожусь в решительном несогласии с редакцией, гае тон
повернулся лицом
к победителям и спиной
к Франции, я решил прекратить работу корреспондента, тем более что и"театра"-то войны надо было усиленно искать, перелетая с одного конца Франции
к другому.
Гость
повернулся на
другой бок, лицом
к спинке дивана, и пробормотал что-то.
К ней
повернулся лицом сам Бестужев, ненавидивший Фридрихова
друга, Петра Федоровича.
Это увеличивало сочувствие, которое наследница престола приобретала с каждым днем. Ее уже уважали и противники. Подле нее образовался кружок приверженцев из русских. Ей тайком предлагали свои услуги даже Шуваловы и Разумовские.
К ней
повернулся лицом сам Бестужев, ненавидевший
друга Фридриха — Петра.
Император даже хотел помирить за попойкой Бирона с Минихом, но они раскланялись и
повернулись друг к другу спиной.
Атаманский челн
повернулся, за ним повернули и
другие и стали приставать
к берегу,
к намеченному Миняем месту. Невиданное прежде зрелище представилось им. В отвесном скалистом берегу оказалось глубокое ущелье, точно ложе высохшей реки, куда Чусовая не могла направить свои воды, так как дно ущелья было выше уровня ее воды и поднималось постепенно в гору, между высоко нависшими скалами.
Повернулись тут и прочие,
друг к дружке с седла тянутся, спросить хотят, что с королем приключилось, — рты настежь, языки мельницей. Да что ж с одним языком сделаешь, ежели колокол черти унесли?